Великий русский драматург Антон Павлович Чехов в возрасте сорока лет сильно заболел и начал, можно сказать, чахнуть. Для поправки здоровья он обычно ездил в Ялту. Но потом и это стало для него тяжело. И тогда лечивший всех московских богачей и знаменитостей московский доктор Остроумов (его имя до сих пор носит больница № 33 в Сокольниках) сказал ему: "Вот что, Антон, тебе переезды из Крыма в Москву очень вредны, и ты лучше живи в Звенигородском уезде. Он по климату и по красоте хорош. Купи себе легкую шубу, и будет чудесно".

Разговор это происходил в 1903 г. в усадьбе Покровское-Рубцово, куда Чехов приехал с женой погостить у хозяйки - Зинаиды Григорьевны Морозовой - жены Саввы Морозова. Савва Морозов финансировал строительство Московского Художественного театра в Камергерском переулке, Чехов же был основным автором этого знаменитого театра.

Парадная гостиная. Начало 1900-х годов

Чехов дачу смотрел, но не купил - побоялся, что замучает одышка - дача стояла на холме. Но в гости к Морозовым продолжал ездить. Казалось бы - что общего у утонченного писателя-интеллигента и фабриканта-"плантатора", на текстильных предприятиях которого трудились почти 20 тысяч человек?

А общее было - и Чехов, и Морозовы принадлежали к одному культурному пласту. Связывала их и фигура архитектора Шехтеля, который смолоду и по работе и в жизни знал семьи Чеховых и Морозовых.

Гости Морозовых на крыльце усадебного дома. 1910-е годы

До того, как Покровское-Рубцово было куплено Зинаидой Морозовой, история его была довольно затейлива. Но начнем, как говорили древние латиняне, "ab ovo", что значит - с яйца, то есть с самого начала.

Земли престижного Звенигородского уезда всегда привлекали своей живописностью. С постройкой железных дорог в конце XIX века подмосковные местности стали рекогносцировать поновому. Так появилось "Рижское направление", то есть земли вдоль полотна Московско-Виндавской (теперь Рижской) железной дороги. На Рижском направлении имеются подлинные архитектурные достопримечательности -  Архангельское, Николо-Урюпино, а далее Новый Иерусалим и Волоколамск. Лесистые и обрывистые берега речек Истры, Малой Истры, Баньки и Синички вдохновили многих русских художников-пейзажистов, включая Левитана.
Таким образом, можно представить, что для владельцев недвижимости "по Рижскому направлению" уже само путешествие в свои вотчины было ликующей увертюрой к радостям отдыха.

Село Рубцово было известно с XVI века. В конце XVII века владельцами его стали Нащокины, и по заказу одного из них - Николая Михайловича - в 1745-1748 годах была построена в стиле барокко церковь Покрова Богородицы, после чего к названию села Рубцово прибавилось звучное имя "Покровское". Вскоре рядом с селом возникла усадьба. На момент Генерального межевания в 1760-е годы в усадьбе имелись: каменный господский дом со службами, два сада регулярных, конский завод с "немецкими и аглицкими" лошадьми, мельница и маслобойня.

От Нащокиных имение перешло в собственность родов Голохвастовых и Змеевых, а в 1786 году целиком попало в руки Павла Ивановича Голохвастова, который был "угрюмый, скупой, но чрезвычайно честный и деловой человек", "старинный столбовой и очень богатый русский барин".

Дворянский род Голохвастовых, несмотря на комичность фамильного имени (слово "голохваст" означает бахвала, хвастуна, пускающего пыль в глаза), был известен с XIV века, по преданию происходил из Литвы и дал России немало ярких личностей - государственных людей и писателей.

Павел Иванович Голохвастов благоустроил усадьбу. В гости часто наведывались родственники. Племянник жены Голохвастова, знаменитый публицист Александр Герцен писал в своих мемуарах "Былое и думы", что его возили погостить в Покровское-Рубцово с младенчества: "Небольшое село из каких-нибудь двадцати или двадцати пяти дворов стояло в некотором расстоянии от довольно большого господского дома. С одной стороны был расчищенный и обнесенный решеткой полукруглый луг, с другой - вид на запруженную речку ... Дом (...) был очень хорош: высокие комнаты, большие окна и с обеих сторон сени вроде террас. Он был построен из отборных толстых бревен, ничем не покрытых ни снаружи, ни внутри, и только проконопаченных паклей и мхом. Стены эти пахли смолой, выступавшей тамсям янтарным потом".

Детская комната

Трепетная природа Покровского-Рубцова будоражила душу Герцена еще долго. Прожив больше 15 лет в Лондоне, Герцен вспоминал "дубравный шум, беспрерывное жужжание мух, пчел, шмелей... и этот травянолесной запах, насыщенный растительными испарениями, листом, а не цветами... которого я так жадно искал и в Италии, и в Англии, и весной, и жарким летом и почти никогда не находил". И не мудрено - запахи нашего детства остаются в самом детстве. Но тем, кто рос в Подмосковье - не надо разъяснять, о чем хотел сказать Герцен. Собственно, и жить за городом горожане рвутся во многом из-за этого импрессионизма, пытаясь ощутить вновь и вновь свое сродство с природой.

Когда Павел Иванович Голохвастов умер, то в 1822 году его сын Дмитрий Павлович получил Покровское с окрестными деревнями и 254 души крестьян. Площадь имения была серьезной - 660 десятин, или посовременному, 600 гектаров. Из них 13 гектаров было собственно под усадьбой (барским домом, хозяйственными постройками, фруктовым садом и огородами), 83 гектара под пашней, 29 - под сенокосами, 54 - под пастбищами и 400 под лесами и кустарниками.

Веранда усадебного дома

Дмитрий Павлович Голохвастов имел представительную наружность, по словам своего кузена Герцена, был "блондин с британски-рыжеватым оттенком, с светло-серыми глазами, которые он любил щурить и которые говорили о невозмущаемом штиле души". Его гувернер француз Маршаль считал его лучшим учеником, мать - лучшим сыном, дядя - лучшим племянником, а начальник - лучшим чиновником.

Человек он был, с одной стороны, вострый умом, интеллектуал - начинал государственную службу в коллегии иностранных дел и закончил на высоком посту попечителя московского учебного округа. С другой стороны, писательствовал в свободное от службы время - сочинял исторические опусы да баловался критическими статьями. Фантазия его, стало быть, была чрезмерно развита.

Этот "фантазийный" настрой сказался на судьбе имения. Д.П. Голохвастов как-то поехал за границу, посетил Лондон и Париж. И всё-то он подмечал и запоминал - ведь, русский человек быстро восприимчив к хорошему. Его наблюдения за европейской жизнью быстро привели к мысли, что наше российское житье-бытье неплохо бы окультурить и подтянуть к цивилизованным стандартам. Деньги у Голохвастова имелись, и он начал техническую революцию со своей усадьбы.

Классический стиль английских поместий с идеальными газонами, регулярными парками и атмосферой покоя и благоденствия стал путеводной звездой для Голохвастова. Современник писал, что Д.П. Голохвастов вернулся из заграницы "вооруженный планами девонширских ферм и корнвельского конского завода (английские графства Девоншир и Корнуолл славились образцовой постановкой агрикультуры - Е.С., Г.У.) в сопровождении английского берейтора и двух огромных породистых ньюфаундлендских собак, с длинной шерстью, с перепонками на лапах и одаренных невероятной глупостью. Морем плыли сеяльные и веяльные машины, необыкновенные плуги и модели всяких агрономических затей". Короче, хозяйство в Покровском-Рубцове быстро перевели на заграничный лад, и владелец показывал гостям поля, засеянные клевером, конский завод, сельскохозяйственные машины и водоподъемник на пруду.

Соседи дивились, делали из посещения Покровского-Рубцова своеобразный аттракцион, но следовать примеру Голохвастова никто не спешил.

Англомания Голохвастова получила наивысший градус в обожании племенного скакуна по прозвищу Бычок - "первейший рысак по бегу, красоте, мышцам и копытам не только Москвы, но и всей России". Он обожал Бычка наравне со своими детьми. Англомания Голохвастова проявилась и в том, что подобно английским помещикам, у которых на стенах висели изображения коров-медалисток и хряков-призеров местных сельскохозяйственных выставок, Дмитрий Павлович украсил свой домашний кабинет портретами Бычка, писанных маслом и акварелью - "Бычок был представлен в разных моментах своей блестящей жизни: в стойле, где он провел свою юность, в поле - свободный, с небольшой уздечкой; наконец, заложенный едва видимой невесомой упряжью в крошечную коробочку на полозьях, и возле него кучер в бархатной шапке, в синем кафтане". В особой стеклянной витрине в кабинете Голохвастова стояли серебряные кубки работы знаменитой фирмы Сазикова - эти кубки знаменовали успехи Бычка на скачках.

С 1849 года, когда Дмитрий Павлович умер, усадьбой 40 лет владел его сын Дмитрий. Он был Звенигородским уездным предводителем дворянства. В имении велось большое хозяйственное строительство. В 1890 г. после его смерти усадьба стала хиреть. Частями ее стали сдавать в аренду. В 1891 году управляющий предлагал ее купить под психиатрическую больницу Московскому губернскому земству. Земство долго не могло решиться на покупку.

И тогда, в 1892 году, нашлась покупательница весьма решительная. Ею стала московская миллионерша Зинаида Григорьевна Морозова, муж которой, Савва Морозов, прославился своим необычным поведением на всю Москву. Чего стоила только женитьба Саввы - он увел 18-летнюю Зинаиду у собственного двоюродного племянника, добился развода и заставил всех родственников считаться со своим выбором.

В год покупки Покровского Зинаиде было всего 25 лет и у нее было двое малышей - сын Тимофей трех с половиной лет и двухгодовалая дочка Маша. У молодой четы была дача на Киржаче, неподалеку от их орехово-зуевских фабрик, но она не вполне устраивала Зинаиду из-за удаленности и сырого климата (болели дети). А поскольку в 1890-х годах продажа "оскудевающими" дворянами своих подмосковных имений приняла массовый характер, то Зинаида стала присматривать что-то подходящее.

Этим подходящим стало Покровское-Рубцово. Причем Зинаида купила не все 600 гектаров, а только собственно территорию усадьбу - 47 гектаров без угодий. Это было и экономичней, и бесхлопотней - она не собиралась там заниматься хозяйством. Пашню и сенокосы выкупили крестьяне, лесной массив кто-то еще - под дачи или на дрова...

Покровское-Рубцово предназначалось только для отдыха семьи. Добавим, что помимо Покровского, Зинаида вскоре обзавелась имением "Новый Мисхор" близ Ялты в Крыму, а когда дети выросли, отдала Покровское старшему сыну Тимофею, а себе купила имение Горки (где после ранения в 1918 году поселился глава советского государства В.И. Ленин, поскольку усадьба была оборудована по последнему слову техники).

Дети Морозовы в Покровском-Рубцове. Лето 1848 года

Морозова, обладая художественной и романтической натурой, мечтала о "дворянском гнезде", где могли бы собираться художники и литераторы. Престижно иметь представителей искусств в числе своих друзей и покровительствовать им, создавая условия для творчества. Выбор на Звенигородский уезд пал не случайно. Часто бывая с мужем в усадьбе сестры Саввы, Анны Тимофеевны Карповой, Филатово, по делам созданного Морозовыми ремесленного училища для крестьян, Зинаида завела  дружбу со многими местными помещиками - владельцами старинных имений: Долгорукими, Шереметевыми, Гудовичами.

Спальня хозяйки Зинаиды Морозовой

Помимо желания создать себе престижный круг общения, покупка Покровского-Рубцова имела и культурные мотивы. В мемуарах, написанных уже в 1930-х годах потерявшей абсолютно всё имущество Зинаидой Морозовой (а накануне революции 1917 года только стоимость принадлежащих ей акций и паев превышала 5 млн. рублей или по современным масштабам более 100 млн. долларов), она упомянула о разговоре со знаменитым русским государственным деятелем Сергеем Юльевичем Витте. Витте, назначенный министром финансов, приехал осмотреть фабрику Морозовых и завтракал в доме Саввы и Зинаиды. Зашел разговор о предках, и Зинаида сказала министру: "Я вот жалею, что у меня не было предков из-за старинного имения и старых портретов, которые я страшно люблю, и меня всегда очень удивляла эта любовь. Я никогда не жила в таких имениях, только знала о них по литературе, но мне кажется, что моя "душа" когда-то там жила...".

Жена поэта Бальмонта, дочь московского купца Андреева, писала, что покупая старинные усадьбы, "новые собственники" устраивались поразному: "Некоторые сносили старые дома, строили себе в новом вкусе более комфортабельные; другие, любители старины, тщательно возобновляли старые постройки в том же стиле, расчищали только старинные парки, подсаживали деревья и кустарники тех же пород, возобновляли в том же виде цветники".

Продав угодья и оставив себе только усадебную часть прежнего поместья (литературоведы считают, что именно наблюдения за покупкой Покровского-Рубцова вдохновили Чехова на создание "Вишневого сада"), Зинаида взялась за реконструкцию двухэтажного усадебного дома, выстроенного еще в конце XVIII века. В уединенном Покровском она попала под влияние его величественных коринфских колонн, классических пропорций здания, старинного регулярного парка, "английского" стиля служб и конного двора. Сам облик старого имения требовал следовать традициям. А если их не было, их искусственно создавали.

Бережно сохранив "голохвастовский" фасад в стиле классицизма - с четырехколонным портиком, Зинаида решила сделать начинку абсолютно новой, с учетом новейших требований техники и дизайна. Воплотить в жизнь идеи богатой заказчицы в 1900 году был приглашен Франц Осипович Шехтель, который был к тому времени уже своим человеком в семье Морозовых - он делал проект их англоготического особняка на Спиридоновке, работал по заказам председателя Нижегородского ярмарочного комитета Саввы Тимофеевича Морозова по постройке павильонов в Нижнем.

Сближало и то, что и Шехтель и Морозовы принадлежали к одному поколению и трепетно лелеяли свою тягу к английской культуре. Савва Морозов стал англоманом после поездки в Англию в 1887 году, когда он побывал в Манчестере и Кембридже, чтоб изучить новые текстильные технологии производства. Вернувшись в Россию, Савва увлекся английской литературой - романы Вальтера Скотта читал в оригинале. Когда Зинаида затеяла постройку "нового московского чуда" на Спиридоновке в стиле английской готики - препятствий ей не чинил, а созданием этого фантастического дома продлил романтический период их любви, которой и сам тогда был охвачен. Английские культурные предпочтения Морозовых были хорошо известны в Москве и оказывали влияние на вкусы других предпринимателей. Еще отца Саввы Тимофеевича - Тимофея Саввича за глаза называли "англичанином" за любовь к производственной и бытовой культуре "Туманного Альбиона": на Никольской мануфактуре издавна работали английские специалисты, а район рядом с фабрикой, где жили инженеры,  назывался "Англичанкой".

Шехтель разделял пристрастие заказчицы к "английской классике". Кроме особняка на Спиридоновке, он использовал мотивы английской готики при создании ансамбля в рязанском имении железнодорожных магнатов фон Дервизов (1893), спроектировал готическую дачу для И.В. Морозова в Петровском парке (1895), создал "викторианские" интерьеры в московском особняке А.В. и С.В. Морозовых в Введенском переулке.

Зинаида последовала примеру своих давних знакомых - Якунчиковых и Саввы Мамонтова, которые сохранили во Введенском и Абрамцеве старинную обстановку помещичьего дома, восприняв ее как музейную ценность. Издавна эти усадьбы считались литературными и культурными центрами, и новые хозяева эту традицию поддерживали.

Не трогая архитектурный ансамбль и вековой парк, Морозова поставила перед архитектором задачу спроектировать новые интерьеры комнат. Работающий в те годы с Шехтелем Е.И. Бондаренко, вспоминал, как вся мастерская работала над заказами Морозовой, "придумывавшей как бы пышнее окружить свою жизнь" и эта работа дала возможность осмыслить применение разных художественных стилей.

Сам Шехтель много путешествовал по Европе, знал языки, имел богатейшую библиотеку, откуда черпал много идей. Во вкусах московских купцов он подметил и поддерживал одну тенденцию: "Им нравилось, надев западноевропейский смокинг, подниматься по широкой парадной лестнице из темного дуба готического вестибюля, скопированного (в уменьшенном размере) с Виндзорского замка". Простор для творчества давало Шехтелю и то, что заказчики его не имели стеснения в средствах, и строительные работы, особенно отделочные, выполнялись первоклассными мастерами.

В 1900 году проект перестройки Покровского-Рубцова был утвержден Зинаидой, и работы пошли полным ходом. Шехтелю пришлось сохранить принцип дворянской классической усадьбы - анфиладность комнат (все были проходными). Одновременно он, следуя канонам модерна, каждую комнату проектировал как "отдельный мир", где все было подчинено законам красоты и комфорта. Очевидно, что Морозова принимала живейшее участие в творческом процессе. К этому времени она обрела жизненный опыт и превратилась в светскую даму. Князь Щербатов говорил о ней как о женщине "большого ума", Станиславский после беседы с ней писал Чехову: "Говорила умно и тонко".

Для нее Шехтель создал не просто "museum" усадьбы в "английском" стиле, а уютный жилой загородный дом, в котором предполагалась насыщенная духовная жизнь, и в то же время росли и воспитывались дети, и было место для семейного отдыха и уединения каждого.

Войдя в дом, посетитель оказывался в холле, куда свет попадал через окна, заключенные в витражи с изображением диковинных цветов. Стилизованный цветочный орнамент обрамлял оконные проемы. Деревянная лестница вела на второй этаж. Извилистые линии, как цветочные стебли и листья переплетали перила. Светильники на лестнице представляли с ней единую композицию. По моде того времени установлены живые пальмы и другие растения в кадках. В холле множество низких диванов. В центре декоративный камин с майоликовыми вставками. На темном комоде резная фигурка орла - излюбленный Шехтелем готический мотив.

Поднявшись по лестнице в парадную гостиную, гость вновь попадал в романтическую атмосферу. Витражные окна создавали волнующие цветные полутени, навевая поэтические образы и литературные ассоциации. На рубеже веков "магия" стекла как грани двух миров обыгрывалась в поэзии. "Не дышит ли там Красота, в мерцании мира и лени? Всхожу, - и бледнеет мечта, к печали ведет высота, за ярким окном пустота, - меня обманули ступени. Все дремлет в немой полумгле, и только на мертвом стекле играют бездушные тени", - писал К. Бальмонт.

Для Шехтеля, который тщательно продумывал каждую деталь интерьера, витражи стали возможностью создать иллюзию хрупкой преграды между внешним миром и миром дома. В витражах воплотились принципы модерна - сочетание полезного и прекрасного, функциональность и эмоциональность. Цветные стекла создавали в гостиной яркие пятна, меняющиеся в течение дня - комната выглядела каждый раз иначе. Световые блики преломлялись в извилистых линиях потолка. Растительные орнаменты повторялись на изразцах двух каминов, украшавших гостиную. Угловые низкие диваны с наддиванными полками, на которых стояли майоликовые вазы и фотографии в резных деревянных рамах, располагались в разных частях гостиной, создавая "зоны общения". Огромный ковер с растительным узором спускался по стене от потолка до пола, захватывая низкий диван без спинки. Каждый предмет представлял собой часть целого, единой композиции.

Для интимного разговора, сокровенной беседы часть гостиной с маленьким столом и уютными стульями была отделена стилизованной резной решеткой. Мягкое искусственное освещение высвечивало размещенную на стене картину-аппликацию в средневековом духе. В простенке стоял рояль, довершая впечатление дома любительницы искусств.

Гости жили в Покровском, ничуть не стесняя хозяев. Сюда запросто ездили и Чехов, и Шаляпин, и академик архитектуры Соловьев. Наличие гостей в усадьбе не меняло распорядка дня хозяев. Шехтель спроектировал расположение комнат так, что дом делился на "светскую" часть и "семейную половину". В парадной гостиной каждый предмет являлся произведением искусства и его местоположение было определено архитектурным проектом. В домашней же части дома, скорее, царила патриархальная обстановка, свойственная быту купеческой семьи: скромная маленькая столовая, кабинет хозяина, спальня хозяйки с будуаром и туалетной комнатой, детские. На стенах - иконы, на небольших столиках у кроватей - семейные фотографии. И везде - живые цветы.

Про огромный угловой диван в гостиной А.П. Чехов говорил:
"Если бы у меня был такой диван, я бы сидел на нем целый день и думал".

Выйдя на балкон, можно было увидеть уходящую вдаль дорогу. Перед домом росли розы. Извилистые дорожки спускались вниз с холма, огибая посадки жасмина и сирени. Позади дома начинался регулярный парк с тенистыми липовыми аллеями, озером. Пересечения аллей заставляли вспомнить о том прошлом, которым жила эта старинная усадьба. Покровская церковь стояла рядом, и звон колокола оглашал окрестности в престольные праздники. На конном дворе держали верховых и ездовых лошадей. На станцию надо было ездить две версты в Ново-Иерусалим. Там получали почту, газеты, закупали продукты.

Зинаида Морозова обожала Покровское-Рубцово, ставшее местом ее молодости, страстной супружеской любви, рождения детей. Из Парижа писала: "Я хочу в Покровское, только не в Москву". В Покровском же она пыталась спрятаться от душевной тоски, когда счастье стало призрачным и зыбким. Увлекшись Художественным театром, а затем его примой - актрисой Андреевой, Савва Морозов все меньше времени проводил дома с семьей. Даже рождение маленького Саввушки не возвратило благополучия в эту семью. Семейное равновесие окончательно рухнуло в 1905 году, когда Савву нашли мертвым в отеле в Каннах, куда Зинаида увезла его лечить от депрессии.

Причина смерти Саввы Морозова осталась тайной. Следствие не смогло установить, покончил ли бизнесмен жизнь самоубийством - были улики к тому, что Морозова по политическим мотивам застрелили соотечественники. Вернувшись из Франции и похоронив мужа, Зинаида Григорьевна приезжала в Покровское с детьми, но опустевшая без хозяина усадьба больше не приносила радости.